Рождение знаменитости, Андрэ Моруа

 

Художник Пьер Душ заканчивал натюрморт-цветы в аптечной склянке и баклажаны на блюде,- когда в мастерскую вошел писатель Поль-Эмиль Глэз. Несколько минут Глэз смотрел, как работает его друг, затем решительно произнес:

– Нет!

Оторвавшись от баклажанов, художник удивленно поднял голову.

– Нет, – повторил Глэз. – Нет! Так ты никогда не добьешься успеха. Мастерство у тебя есть, и талант, и честность. Но искусство твое слишком обыденно, старина. Оно не кричит, не лезет в глаза. В Салоне, где выставлено пять тысяч картин, твои картины не привлекут сонного посетителя… Нет, Пьер Душ, успеха тебе не добиться. А жаль.

– Но почему? – вздохнул честный малый. – Я пишу то, что вижу. Стараюсь выразить то, что чувствую.

– Разве в этом дело, мой бедный друг? Тебе же надо кормить жену и троих детей. Каждому из них требуется по три тысячи калорий в день. А картин куда больше, чем покупателей, и глупцов гораздо больше, чем знатоков. Скажи мне, Пьер Душ, каким способом ты полагаешь выбиться из толпы безвестных неудачников?

– Трудом, – отвечал Пьер Душ,-правдивостью моего искусства.

– Все это несерьезно. Есть только одно средство вывести из спячки тупиц: решиться на какую-нибудь дикую выходку! Объяви всем, что ты
отправляешься писать картины на Северный полюс. Или нацепи на себя костюм египетского фараона. А еще лучше-создай какую-нибудь новую школу! Смешай в одну кучу всякие ученые слова, ну, скажем,-экстериоризация, динамизм, подсознание, беспредметность – и составь манифест. Отрицай движение или, наоборот, покой; белое или черное; круг или квадрат-это совершенно все равно? Придумай какую-нибудь “неогомерическую” живопись, признающую только красные и желтые тона, “цилиндрическую” или “октаэдрическую”, “четырехмерную”, какую угодно!..

В эту самую минуту нежный аромат духов возвестил о появлении пани Косневской. Это была обольстительная полька, чьи синие глаза волновали сердце Пьера Душа. Она выписывала дорогие журналы, публиковавшие роскошные репродукции шедевров, выполненных трехгодовалыми младенцами. Ни разу не встретив в этих журналах фамилии честного Душа, она стала презирать его искусство. Устроившись на тахте, она мельком взглянула на стоявшее перед ней начатое полотно и с досадой тряхнула золотистыми кудрями.

– Вчера я была на выставке негритянского искусства Золотого века! – сообщила она своим певучим голосом, раскатывая звонкое “р”. – Сколько экспрессии в нем! Какой полет! Какая сила!

Пьер Душ показал ей свою новую работу-портрет, который он считал удачным.

– Очень мило,-сказала она нехотя. И ушла… благоухающая, звонкая, певучая и разочарованная.

Швырнув палитру в угол, Пьер Душ рухнул на тахту.

– Пойду служить в страховую кассу, в банк, в полицию, куда угодно! – заявил он. – Быть художником – последнее дело! Одни лишь пройдохи умеют завоевать признание зевак! А критики, вместо того чтобы поддержать настоящих мастеров, потворствуют невеждам! С меня хватит, я сдаюсь.

Выслушав эту тираду, Поль-Эмиль закурил и стал о чем-то размышлять.

– Сумеешь ли ты, – спросил он наконец, – со всей торжественностью объявить Косневской и еще кое-кому, что последние десять лет ты неустанно разрабатывал новую творческую манеру?

– Я разрабатывал?

– Выслушай меня… Я сочиню две-три хитроумные статьи, в которых сообщу нашей “элите”, будто ты намерен основать “идео-аналитическую” школу живописи. До тебя портретисты по своему невежеству упорно изучали человеческое лицо. Чепуха все это! Истинную сущность человека составляют те образы и представления, которые он пробуждает в нас. Вот тебе портрет полковника: голубой с золотом фон, на нем – пять огромных галунов, в одном углу картины – конь, в другом – кресты. Портрет промышленника – это фабричная труба и сжатый кулак на столе. Понимаешь теперь, Пьер Душ, что ты подарил миру? Возьмешься ли ты написать за месяц двадцать “идео-аналитических” портретов?

Художник грустно улыбнулся.

– За один час, – ответил он. – Печально лишь то, Глэз, что, будь на моем месте кто-нибудь другой, затея, возможно, удалась бы, а так…

– Что ж, попробуем!

– Не мастер я болтать!
– Вот что, старина, всякий раз, как тебя попросят что-либо объяснить, ты, не торопясь, молча зажги свою трубку, выпусти облако дыма в лицо любопытному и произнеси эти вот простые слова: “А видели вы когда-нибудь, как течет река?”

– А что это должно означать?

– Ровным счетом ничего, – сказал Глэз.- Именно поэтому твой ответ покажется всем необычайно значительным. А уж после того, как они сами изучат, истолкуют и превознесут тебя на все лады, мы расскажем им про нашу проделку и позабавимся их смущением.

Прошло два месяца. Выставка картин Душа вылилась в настоящий триумф. Обворожительная, благоухающая, певуче раскатывающая звонкое “р” пани Косневская не отходила от своего нового кумира.

– Ах, – повторяла она,- сколько экспрессии в ваших работах! Какой полет! Какая сила! Но скажите, дорогой друг, как вы пришли к этим поразительным обобщениям?

Художник помолчал, не торопясь закурил трубку, выдохнул густое облако дыма и произнес:

– А видели вы когда-нибудь, мадам, как течет река?

Губы прекрасной польки затрепетали, суля ему певучее раскатистое счастье.

Группа посетителей обступила молодого блистательного Струнского в пальто с кроличьим воротником.

– Потрясающе! – горячо говорил он.- Потрясающе! Но скажите мне, Душ, откуда на вас снизошло откровение? Не из моих ли статей?

Пьер Душ на. этот раз особенно долго молчал, затем, выпустив в лицо Струнскому громадное облако дыма, величественно произнес:

– А видели вы, дорогой мой, как течет река?

– Великолепно сказано! Великолепно!

В эту самую минуту известный торговец картинами, завершив осмотр мастерской, ухватил художника за рукав и оттащил в угол.

– Душ, приятель, а ведь вы ловкач! – сказал он.- На этом можно сделать карьеру. Беру вашу продукцию. Только не вздумайте менять свою манеру, пока я вам не скажу, и я обещаю покупать у вас пятьдесят картин в год… По рукам?

Не отвечая, Душ с загадочным видом продолжал курить.

Постепенно мастерская пустела. Наконец Поль-Эмиль Глэз закрыл дверь за последним посетителем. С лестницы доносился, понемногу отдаляясь, восхищенный гул. Оставшись наедине с художником, писатель с веселым видом засунул руки в карманы.

– Ну как, старина, – проговорил он, – ловко мы их провели? Слыхал, что говорил этот молокосос с кроличьим воротником? А прекрасная полька? А три смазливые барышни, которые только и повторяли: “Как это ново! Как свежо!” Ах, Пьер Душ, я знал, что глупости человеческой нет предела, но то, что я видел сегодня, превзошло все мои ожидания.

Его охватил приступ неукротимого смеха. Художник нахмурил брови и, видя, что его друг корчится от хохота, неожиданно выпалил:

– Болван!

– Я – болван? – разозлившись, крикнул писатель.-? Да сегодня мне удалась самая замечательная проделка со времен Биксиу!

Художник самодовольно оглядел все двадцать идео-аналитических портретов.

– Да, Глэз, ты и правда болван,- с искренней убежденностью произнес он.- В этой манере что-то есть…

Писатель оторопело уставился на своего друга.

– Вот так номер!-завопил он.-Душ, вспомни! Кто подсказал тебе эту новую манеру?

Пьер Душ помолчал немного, затем, выпустив из своей трубки густое облако дыма, сказал:

– А видел ли ты когда-нибудь, как течет река?